Биографии я перестал читать до 30, но к дневникам по прежнему питаю слабость. Хармс пишет где-то в ранних записях:
Читай сидя за столом и имей nри себе карандаш и бумагу.
Записывай мысли из книги, а так-же и свои, мелькнувшие из за чтения или no другой какой причине. (Папа).
Часто женщина отказывает в том, что сама страстно желает. (Куприн).
Но Хармса читать можно уж совсем от отчаяния. Лучше, в это -беспрецедентное- непростое время, немного оптимизма от Кропоткина – о несложности различать шпионов. Шпиона, Кропоткин говорит, возможно различить просто по манерам – когда что-то в нравственном поведении человека не клеится, это оно:
Каждый революционер встречает на своем пути известное число шпионов и агентов-провокаторов. Я тоже сподобился этого добра. Все правительства тратят значительные деньги на содержание этих гадин, но, в сущности, они опасны только для зеленой молодежи. Кто знает немного жизнь и людей, быстро научается узнавать этот сорт людей: что-то такое есть в этих людях, что заставляет сразу быть настороже. Вербуются они из подонков общества - из людей, нравственный уровень которых очень низок. И если кто присматривается к нравствен ному облику тех, с которыми встречается, то скоро замечает в манерах этих «столпов общества» нечто такое, что поражает его и заставляет задать себе вопрос: «Что привело этих людей ко мне? Что общего могут они иметь со мной?» В большинстве случаев этот простой вопрос достаточен, чтобы насторожиться.
Совет такой:
Когда на нашем горизонте появлялся неизвестный, ему с обычной нигилистичьей прямотой задавались вопросы о его прошлом и что он думает делать. Таким образом быстро выяснилось, что за человек был перед нами. Откровенность во взаимных отношениях - лучшее средство для установления хороших отношений между людьми; в подобном же случае она неоценима. Люди, которых никто из нас не знал и о которых даже никто не слышал в России, совершенно неизвестные в наших кружках, приезжали в Женеву, и многие из них через несколько дней, а не то и часов совсем сближались с колонией. Но шпионам по той или другой причине никогда не удавалось вкрасться к нам в дружбу. Шпион может назвать общих знакомых; он может дать самый лучший отчет, подчас даже верный, о своем прошлом в России; он может в совершенстве усвоить нигилистичьи манеры и жаргон; но он никогда не может усвоить нигилистичьей этики, создавшейся среди русской молодежи. И это одно держало его вдали от нашей колонии. Шпионы могут притворяться во всем, но только не в этих правилах нравственности.
И пример из жизни:
В Лондоне, в ту манное утро, в 1881 году нас навестили два русских. Одного из них я знал по имени, другой - молодой человек, которого первый рекомендовал как своего приятеля, – был мне совершенно незнаком. Он вызвался сопровождать своего приятеля во время кратковременного пребывания в Лондоне. Так как его рекомендовал знакомый, то у меня не было никаких подозрений относительно него. Но в тот день я был очень занят и попросил другого знакомого, жившего поблизости, найти для них комнату и показать им Лондон. Моя жена, которая тоже еще не видала Англию, отправилась вместе с ними. Вернувшись вечером, она заметила мне:
– Знаешь, этот человек мне очень не нравится. Остерегайся его.
– Но почему? В чем дело? - спрашивал я.
– Ничего, решительно ничего; но только он наверно «не наш». По его обращению с прислугой в кафе и по тому, как он платит деньги, я сразу поняла, что он «не наш».
– А если так, то зачем ему было являться к нам?
Жена была так уверена в своих подозрениях, что, исполняя долг гостеприимства, она в то же время ни на минуту не оставляла молодого человека одного в моей комнате. Мы завели разговор, и тут гость стал все больше и больше проявлять низость своего характера, так что даже его знакомый краснел за него. Когда же я задал ему более подробные вопросы о его прошлом, ответы получались еще менее удовлетворительные. Мы насторожились. Короче, дня через два оба оставили Лондон, а через две недели я получил от моего приятеля отчаянное письмо, в котором он извинялся, что представил мне молодого человека, состоявшего, как оказалось, в Париже шпионом при русском посольстве.
Это, конечно, оптимистические метод, как часто у Кропоткина, что так легко можно различать шпионов. Когда есть "нечто такое", что думаешь о человеке ну как же так – это оно. Все просто.
Почитал Михаила Бакунина «Государственность и Анархию» (1873 год) – в основном заинтересовало то, что это один из немногих русских политических философов оказавших влияние на западную философию в 19 веке. Встречая разные упоминания стало интересно. Он и Пётр Кропоткин попадались чаще всего – а кто они такие, эти Бакунин и Кропоткин? Анархисты. Я често раньше и не знал кто такие анархисты – это как Россия в 90-ые в которой я вырос, вот это была анархия для меня. Оказывается, анархия не означает отсутствие порядка: идея в отсутствие государственного управления, но это не означает беспорядок. Так Россия 1990-ых имеет мало общего с философией анархии.
Ответ Dall-E на запрос: "Mikhail Bakunin eating ice cream in Paris and reading reddit". К сожалению, более политичные запросы Dall-E банит.
С тех пор как Жан-Жак Руссо в 17-ом веке задался вопросом освобождения людей от «цепей» сковывающих их обществом (начиная с рабов в то время), было много идей о том как это освобождение должно выглядеть (эмансипация). Либералы пришли к «общественному договору» между государством и человеком, гарантирующему человеку индивидуальные свободы (права). Коммунисты сказали, что человек существо социальное и замыкание человека в индивидуализме не лучше других цепей, а значит государство должно освобождать человека от социальных оков, а не поощрять замыкание на индивидуальной свободе.
В этой дискуссии Бакунин говорит, что государство в принципе чуждо и работает вопреки человеку, и общество должно в первую очередь освобождаться и организовываться снизу вверх, из народа, а не посредствам некоторого великодушного государства, сверху вниз; не посредствам неких представителей народа (например, парламента), которых Бакунин видит в любом случае как меньшинство господствующее над народом; не посредством некоторого могущего государства, а народа сам неплохо знает и понимает как организоваться если у него есть достаточно свободы и веры в себя.
Это и назвали анархией:
«Таков широкий народный путь, путь действительного и полнейшего освобождения, доступный для всякого и потому действительно народный, путь анархической социальной революции, возникающей самостоятельно в народной среде, разрушающей все, что противно широкому разливу народной жизни, для того чтобы потом из самой глубины народного существа создать новые формы свободной общественности»
Таким образом Бакунин продолжает поиски новых форм общества 19-ого века, не ограничиваясь индивидуальными свободами Французской революции, поиски “полнейшего освобождения”, как и марксисты, но обращает эти поиски из среды философов в среду народа, вопреки марксистам которые верят в добродетель пролетариата. Опираясь на Марксистскую философию, Бакунин видит освобождение людей снизу вверх вопреки всякой государственности.
Популярна также его цитата в которой он предвидит марксистский деспотизм и ставит его в один ряд с царским режимом, за 50 лет до того как большевики пришли к власти:
“Возьмите самого яростного революционера и посадите на всероссийский престол или дайте ему власть диктаторскую, о которой так мечтают наши революционеры, и он через год сделается хуже самого царя“
Вообщем-то так и вышло в 20-ом веке в России – революции только поменяли царя и сказку, а по большому счету ничего не поменялось.
Все это конечно довольно теоретично и расплывчато, но Бакунин здесь скорее прорубает направление мысли чем конкретно описывает новое общество.
Мысль эта представляется довольно современной сегодня, когда России все еще пытается построить мощную государственность вопреки всем безуспешными предыдущим попыткам, постепенно распадаясь; попыткам и в других странах, например, в Германии начиная от Бисмарка и заканчивая Гитлером.
Большую часть книги Бакунин рассуждает о положении стран Европы начала 1870-ых годов, в которой Германия удивительно похожа на Россию сегодняшнего дня, по крайней мере с тех сторон с которых Бакунин её рассматривает – любовь к сильному государству, доминирование логики над человеческими ценностями, милитаризация.
Вот так Бакунин описывает лидера тогдашней Германии Бисмарка:
[Бисмарк] прежде всего верит в силу, а потом в ум; располагающий ею и нередко удесятеряющий ее. Будучи вполне государственным человеком, он … не верит ни в бога, ни в черта, ни в человечество, ни даже в дворянство – все это для него только средства. Для достижения государственной цели он не останавливается ни перед божескими, ни перед человеческим законами. В политике он не признает нравственности; подлость и преступление только тогда безнравственны, когда они не увенчались успехом.
И что же движет Бисмарком, какова его цель? Цель, по утверждению Бакунина, это сильное государство любимое народом. Немцам нравится идея сильного государства, они видят в железной логике Бисмарка путь к такому государству, далее эта логика приводит к порабощению самих немцев поскольку это путь к такому государству. Таким образом идея сильного национального государства работает вопреки народу, но народ любит сильное. Такой мазохизм на общественно-социальном уровне.
чем возвышеннее идеальный мир немца, тем уродливее и пошлее его жизнь и его действия в живой действительности
Я это конечно не читаю как национальную или генетическую черту немцев. Все эти идеи проникли в теперешнюю Россию, да и в других странах популярны сегодня.
англичанин или американец, говоря “я - англичанин”, “я - американец”, говорят этим словом: “я - человек свободный”; немец же говорит: “я - раб, но зато мой император сильнее всех государей, и немецкий солдат, который меня душит, вас всех задушит”
Такое государство это рабство, а совсем не освобождение, которого ищут в 19-ом веке.
Парламентские демократии Бакунин также отвергает как склонным в коррупции и представляющие интересы меньшинства вопреки большинству. Приводит примеры из Сербии, где молодые талантливые люди получают образование на запада, возвращаются в Сербию, чтобы стать членами чиновничьей аристократии и обогащаться за счет своего положения. Такое государство, он говорит, это не временное явление и люди эти со временем не исправятся, а станут только большими “мошенниками”.
В связи с Германской государственностью и Сербской коррумпированной республикой Бакунин рассматривает идею “панславянства” – объединения всех славян в одно государство, но отвергает ее как копию того же могущественного Германского государства, “пангерманизма”, порабощающего людей для некоей извращенной идеалистической пользы государству. В этой идеи Бакунин не видел не освобождения славян, не освобождения людей в более широком смысле.
Да, они воображают, что когда это государство расширит свои пределы и когда число его подданных удвоится, утроится, удесятерится, оно сделается народнее, и его учреждения, все условия его существования, его правительственные действия будут менее противны народным интересам и всем народным инстинктам. Но на чем основывается такая надежда или такое предположение? На теории? Но теоретически, напротив, кажется ясно, что чем обширнее государство, тем многосложнее его организм и тем более чуждо оно народу и, именно вследствие того, тем противнее интересы его интересам народных масс
Жаль Бакунин видимо не был знаком с устройством Соединённых Штатов, и как Мэдисон аргументировал, что крупное обьединение государств предоставляет опору от диктатуры т.к. разным группам становится сложнее захватить полную власть.
С не меньшим презрением Бакунин говорит о власти ученых:
Ученый уже по своему существу склонен ко всякому умственному и нравственному разврату, и главный порок его – это превозвышение своего знания, своего собственного ума и презрение ко всем незнающим. Дайте ему управление, и он сделается самым несносным тираном, потому что ученая гордость отвратительная, оскорбительна и притеснительные всякой другой. Быть рабами педантов – что за судьба для человечества! Дайте им полную волю, они станут делать над человеческим обществом те же опыты, какие ради пользы науки делают теперь над кроликами, кошками и собаками.
Здесь философы могли бы быть учеными, скажем, как в Республике Платона, где они представлены как правители в лучшей форме государства – аристократии. Но не ясно, что придет в голову этим философам-ученым, и к какой цели они будут стремится, и какими средствами, со всех своей философией, и будут ли они любить человечность или предпочтут рабов. Сталин, например, представляется таким философом-интеллектуалом с его обширной библиотекой, научными работами, и в то же время с его “миллион смертей — статистика” или “нет человека — нет проблемы”. Хотя проблема с властью ученых наверняка более глубокая чем страх диктатуры.
Решение же Бакунина это такое децентрализованное общество состоящее из различных самоорганизующихся групп: анархизм. Но что это такое он в этой книге не описывает. Он выступает в защиту народа, говорит что народ сам разберётся, а хуже всего была бы диктатура над этим народом. Анархия это отсутствие государства, но она не означает хаос и беспорядок, как Россия в 90-ые.
Все это очень интересно, но как бы мне к этому критически подойти? Помню в Яндексе когда-то было много разговоров о плоской иерархии и отсутствии менеджмента, но реально все скатилось обратно к менеджменту и иерархии. В определенных условия плоская иерархия конечно очень эффективна, но с ростом масштаба – ограничена. Но может быть этот масштаб и не нужен.
Читая Руссо наткнулся на упомянания «варварской» России – 1762 года.
А ведь действительно, Петр Первый прорубив свое «окно в Европу» укоротил взросление русских, но тем самым и погубил их ценное «детство». Но станут ли русские когда-нибудь цивилизованными? Ведь могут повзрослеть? Почти 300 лет прошло, но до сих пор непонятно:
«Юность — не детство. У народов, как и людей, существует пора юности или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чем подчинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легко распознать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Один народ восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и по прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованными, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр [Первый] обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими повелителями. Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют его приближению»
(Об Общественном Договоре, Книга Вторая, Глава 8; 1762 год)
Но вообще, неспособность к взросления мне кажется глупой идеей – то что русские перескакивают важные шаги просветления и в итоге застряли все в том же деспотичном царизме. Как, например, Россия не став полноценной демократией, принялась строить коммунизм, а в итоге вернулась к царю в виде Сталина. Но мне думается, что конечно можно перескакивать через шаги взросления, я и сам всегда так делал, но все же важные шаги стоит переживать самому.